"Чернобыль не воспринимался как ад", — ликвидатор Сергей Мирный о последствиях аварии на ЧАЭС и неожиданных фактах

Беспокойство из-за ядерной безопасности в Украине последние два года просто зашкаливает. Общество регулярно обсуждает – а что если на нас сбросят ядерный боеприпас, взорвут Запорожскую атомную станцию или устроят аварию на пограничной российской Курской? Война в Украине обострила ядерный вопрос и для всего мира.

"Телеграф" поговорил с офицером радиационной разведки, ликвидатором аварии на ЧАЭС, научным сотрудником Национального музея "Чернобыль", писателем, экологом Сергеем Мирным о влиянии радиации на организм человека, о работе в Чернобыльской зоне и о тушении панических настроений.

"Это не воспринималось как ад, и действительно таковым не было"

– Вы – человек, часто с юмором рассказывающий о том, что видели и в чем принимали участие в 30-километровой зоне в первые месяцы после взрыва. Но на самом деле, что чувствовал молодой человек 27 лет, когда его отправляли в этот ад?

– На самом деле это не воспринималось как ад. И действительно, таковым не было. Потому что туда попали военные — кадровые и из запаса, которых в Советском Союзе еще со школы готовили действовать в условиях третьей мировой войны с использованием ядерного, термоядерного, химического и бактериологического оружия. По сравнению с этим, Чернобыль был относительно легкой ситуацией: никаких перечисленных видов оружия, только радиационное загрязнение. И, конечно, никакой стрельбы.

– Я читала, что в Чернобыль нагнали кучу людей, а применяли в ликвидации только 30 процентов.

– Это как в армии в советской системе – люди были дешевым ресурсом, которого было много. В Украине сейчас ситуация кардинально поменялась. Общество стало более гуманным и сознательным.

А тогда государственная система отреагировала на вызов Чернобыля так, как она умела. Готовились к войне, а война – это массовая мобилизация. Этот механизм и был запущен.

С одной стороны, он работает, поставляет людей, а с другой – с планированием работ были проблемы. По моему мнению, как минимум треть ликвидаторов были лишними.

Но у нас, в 25-й бригаде химзащиты, и в частности в батальоне радиационной разведки, не чувствовалось, что людей многовато. На всех дел хватало: один батальон разведки, три батальона дезактиваторов, убирающих радиационное загрязнение, батальон автомобилистов, рота связующих – все при деле.

У моей роты разведки — единственной, которая вела разведку всей зоны, работала на главный военный штаб ликвидации — почти половина состава ежедневно в разведке, кто-то занимается работами в лагере, а кого-то послали на дезактивацию (но мы быстро перестали давать — у нас люди с дефицитной квалификацией, разведчики).

– В чем суть дезактивации?

– Последовательность работ какая? Сначала разведка уехала, померила, обнаружила, насколько загрязнен какой-то участок или здание. Данные разведки в штаб, тот ставит задачу деактиваторам – и они едут все это ликвидировать: снимать верхний слой грунта, отмывать здания или оборудование.

Дезактивация — это военный термин, это очистка от загрязняющих веществ. Если это земля, то едет бульдозер и счищает верхний слой земли. Здесь же ковшом его грузят в машину, вывозят, захороняют. Постройки отмывали вручную.

На АЭС фактически все загрязненное оборудование и все помещения руками ликвидаторов были отмыты. Мы бывало приезжаем в админздания АЭС, а там (особенно с утра!) – толпа людей стоит, сотни если не тысячи – в строю, ждут, пока их разведут на работу. И ЧАЭС довольно быстро заработала – осенью начала выдавать электроэнергию в сеть.

– Каким был рабочий день ликвидаторов в Чернобыльской зоне?

– Разным – от целых суток (как это было у очередного экипажа разведки) до минут. Он определялся предельно разрешенной дозой облучения – не более двух рентген в день. И чем на большем уровне радиации люди работали, тем меньше было время работы. Например, как в месте работы интенсивность излучения два рентгена в час, бригада отработала там один час — и на выезд из зоны.

"Нам нужна культурная радиационная революция"

– Вы говорите, что нам нужно как обществу серьезно менять отношение к аварии на ЧАЭС.

– Нам нужна культурная радиационная революция. Открытие радиации сравнимо с открытием огня, это совершенно новый уровень возможностей. Ибо один килограмм ядерного горючего, по сравнению с килограммом угля или нефти, дает в 1 000 000 (миллион!) раз больше энергии. Это что-то сказочное. А излучение, проходящее сквозь стены, через толстые твердые предметы? – это тоже на первый взгляд невероятно, это совершенно другая, необычная реальность.

Человечество сознательно познакомилось с явлением радиоактивности, с ядерной энергией — такими новыми, необычными, буквально сказочными — всего около столетия назад. И наши представления о них, об их эффектах и их последствиях еще сильно отстают от их реальности. Нехватка массовых и профессиональных знаний приводит к возникновению мифов, к грубым ошибкам, в том числе и в конкретных действиях – и личных, и общественно-политических.

Нам нужно адаптироваться к этим знаниям. Это как со спичками, с огнем — детей учат их зажигать, где и как это безопасно, а где опасно их делать, как тушить костер, как нельзя прикасаться к раскаленным предметам и тому подобное. Наши знания по части возможностей и опасностей радиации тоже надо подобным образом выстроить.

– Чернобыль в этом помог?

– До Чернобыля с этими знаниями вообще было глухо. Чернобыль – впервые в истории! — дал личный, сознательный опыт большим массам людей, причем значительная часть из них была достаточно хорошо образована. Но то, чему нас учили в школе, в вузах – красиво нарисованные картинки, схемы распространения радиации – воспринимается совсем не так, как на местности.

Вообще мы живем в мире, где все время облучаемся. Радиация – фон нашей жизни. Когда жизнь на Земле только зарождалась, возникали одноклеточные организмы, атмосфера была гораздо менее плотной, радиоактивных веществ в почве больше, и соответственно фоновое облучение как из космоса, так и с поверхности Земли было существенно больше. И потому мощные механизмы защиты от отрицательных эффектов радиационного облучения встроены в живые организмы, в самую основу жизни.

Мой личный вывод: как биологические существа мы построены исключительно прочно в плане радиации. Есть защита на уровне клеточки, ткани, отдельных органов и организма в целом. Я, например, проработал в Чернобыльской зоне больше месяца. Полгода после физически приходил в норму — грубо говоря, отсыпался и отъедался. И сейчас мое здоровье в пределах возрастной нормы.

По-хорошему еще и снаружи общество должно помогать – медицина, диагностика, лекарства, благоприятные условия жизни. Но в случае Чернобыля это было скорее наоборот. И второй мой вывод: мы необычайно уязвимы как существа с "душой", с психикой — и как существа коллективные, как "социальные животные", члены общества, которое на нас сильно и часто неконтролируемо влияет.

– А в чем именно нам нужно менять восприятие, революционировать, иначе влиять?

– Так сложилось, что широко использовалась и продвигалась информация о в первую очередь негативных эффектах радиационного излучения – условно от взрыва ядерной бомбы. Это использовалось в антивоенной, антиядерной пропаганде. Именно тогда и сложилось понимание: есть радиация – плохо, нет – хорошо. Все радиационное излучение считалось чуть ли не смертельным, и это негативное влияние сильно преувеличивалось.

Более того, первое знакомство массового сознания с ядерной энергией – это были ядерные взрывы в Хиросиме и Нагасаки. И это был ужас. Только через десять лет запустили первую АЭС, атомную энергию начали использовать для мирных нужд. А вот правильное восприятие рисков в массовом сознании так и не выработалось. Достаточно полной, адекватной социальной и культурной адаптации не произошло.

До сих пор считается, что радиация абсолютно смертельная, поэтому происходит стигматизация ветеранов Чернобыля. И слова "ликвидатор Чернобыля" воспринимается всегда как "жертва Чернобыля". И у общества соответствующее отношение к ликвидаторам и переселенцам из зоны поражения и это невероятно мешает им жить, вредит их здоровью и благополучию.

Мне не нравится, когда на теме здоровья чернобыльцев паразитируют. Когда производят материал, который стигматизирует чернобыльцев. Я повторюсь: я никогда, когда это не касается работы, как сейчас, не говорю, что я ликвидатор – люди начинают сразу воспринимать тебя как жертву.

Но Чернобыль дал положительный опыт. Когда чернобылец с опытом слышит, что радиация смертельная, то уточняет: а о какой дозе радиации идет речь? Скажите какая доза, тогда я пойму – это смертельно, опасно или вообще нормально.

– Как много людей, по вашему опыту и исследованиям, тогда получили серьезные поражения?

– По моей статистике, только 5% ликвидаторов могли получить дозу излучения, которая может привести к летальным или очень губительным для здоровья последствиям.

Я знаю людей, у которых первая степень лучевой болезни. Они совершенно полноценны во всех смыслах. Есть знакомый оператор 4 энергоблока, вышедший на замену в первое утро после взрыва и отработавший целые сутки. После этого окончил Киевский университет, работал журналистом. И таких людей много.

"Я должен был успокоить людей и одновременно прокричать: "Мир! Реагируйте на нас!"

– А хотя бы в научной среде культура отношения к радиации сформировалась?

– В целом, если брать весь круг дисциплин – нет. В частности, многие придерживаются концепции "безопасно-опасно", о которой я говорил, без учета радиационных доз. В науке давно существует пороговая концепция биологических эффектов радиации. Она говорит о том, что до определенного уровня радиация никакого влияния на организм не оказывает, потому что организм имеет определенный уровень защиты от нее. И со всем, что ниже пороговой дозы, справляется. А вот после преодоления порога возникают негативные эффекты, которые с увеличением дозы возрастают.

И забудьте идеалистическое представление о науке. Наука – это ремесло. Способ зарабатывать деньги. И есть люди, которые в первую очередь нацелены их зарабатывать, как и в каждой профессии. Есть мастера, которые разбираются досконально и делают работу честно, а есть делающие что угодно, за что платят. С нарушением стандартов качественной науки. И в частности, утверждают, что наименьшие дозы радиации сверх природных — опасны.

– Европа хочет делать ставку на развитие именно ядерной энергетики…

– Сейчас планирует. А в свое время Чернобыль приостановил развитие атомной энергетики и строительство АЭС. В том числе и в Украине. Потому что уже начинали строить АЭС под Одессой, под Харьковом, в Крыму на Казантипе. Украине так много не нужно. Но надо признать: те атомные станции, которые есть, сегодня нас спасают, снабжая электроэнергией в условиях бомбардировки ТЭЦ и т.д.

– По оккупированной Запорожской АЭС. Вы следите за ситуацией там?

– Когда там ночью началось сражение, меня разбудили звонком с "Украинского радио", и я в прямом эфире комментировал им развитие ситуации и возможные последствия и ответные им действия. Этот эфир я считаю одной из самых важных работ в моей жизни. Я понимал, что через несколько часов люди проснутся, узнают о бое на АЭС, и возможно или даже при плохом сценарии реального радиационного загрязнения начнется безумная паника на сотни километров вокруг всего юга Украины — и эти толпы нашу линию обороны могут просто снести.

С одной стороны, я должен был успокоить людей, находящихся непосредственно возле ЗАЭС, внушить в них веру в свои возможности, и для этого дать им четкие инструкции, как поступать при разных событиях. А с другой – прокричать: "Мир! Реагируйте на нас! Потому что это — поиномасштабное сражение на крупнейшей в Европе ядерной станции!"

И я объяснял людям, как поступать в случае утечки радиации: это может быть опасно, но своими действиями вы можете минимизировать вредное влияние, сохранить здоровье и жизнь. Вообще, радиационное загрязнение в таких случаях напоминает дымящий костер: в зависимости от того, где вы стоите, ветер или несет на вас дым (причем на большое расстояние!) или не несет, хоть вы и рядом с костром. С радиационной утечкой — то же самое, она разносится ветром. Ее не видно, но частицы, пыль двигаются по ветру. Надо, конечно, закрыть окна, двери – все эти правила с тех пор интересующиеся вопросом люди, надеюсь, знают.